Бард и поэт,
мэтр авторской песни
Боков Валерий Дмитриевич родился 20 апреля 1947 года в Феодосии. Вслед за отцом, офицером-танкистом, участников Великой Отечественной Войны, семья переезжала с места на место - сначала в ГДР, потом в Казань. В 1965 году Валерий Боков окончил школу в Казани и поступил в Казанский авиационный институт им. А. Н. Туполева на 1-й факультет (летательных аппаратов), который окончил в 1972 году, став инженером-механиком. По распределению попал на работу в аэропорт города Сочи. Позже работал заведующим группой во Всесоюзном НИИ медицинских инструментов в Казани, начальником сектора в Казанском научно-учебном центре «Алгорим», начальником лаборатории в «Энерготехе».
В 1969-1972 гг. был участником трио, затем ансамбля «Трубачи». Играл в студенческом театре эстрадных миниатюр КАИ. Песни пишет с 1964 года, в основном на свои стихи, а также на стихи советских поэтов. Является лауреатом фестивалей в Смоленске (1967, 1969), Рязани (1968), Минске (1969, 1972), фестиваля Грушинского (1976). Член жюри Грушинского фестиваля, фестиваля в Петербурге и многих других. Песни Валерия Бокова включены в ряд антологий авторской песни. На песнях Валерия Бокова - «Семеро у костра», «Река с простым названьем жизнь», «Непогода (Непогода у них, непогода у нас, дак откуда ж ей взяться погоде…)», «Солнышко моё (Зима осторожно подкралась и белой порошею)», «Даже книги все на всей земле прочтите» - выросло целое поколение. Сегодня Валерий Дмитриевич продолжает писать песни, выступать с концертами, участвовать в фестивалях.
Валерий Дмитриевич является участником и руководителем многих пеших, горных и водных походов по Алтаю, Кавказу, Южному Уралу, Фанским горам. Среди увлечений Валерия Бокова - горный и водный туризм, горные лыжи.
Автор книг («Ностальгия по…», «Неброские наброски, или ностальгия по… 2»), песен и музыкальных дисков («Казанское притяжение», «Дорожная песня», «Любовь, главпочтамт, до востребования», «Паруса России», «Живём в одной Галактике»).
Отрывок из книги Валерий Бокова
«Неброские наброски, или ностальгия по… 2», Казань, 2007 год.
«МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
То, что я оказался студентом Казанского авиационного института - почти случайность. Вступительные экзамены на геофак, с которым связывал свое бродячее будущее, проводились на две недели позже. Решил попробовать силы - и поступил в КАИ на 1-ый факультет по специализации «летательные аппараты». Так для маскировки от врагов социализма называли в то время ракеты. Забирать документы и поступать в университет было уже выше сил. Поучусь, думаю, с полгодика, а там видно будет.
Но КАИ закружил меня в своей круговерти и никуда уже от себя не отпустил. Это был самый передовой и престижный институт Казани. Здесь учились ребята, приехавшие изо всех уголков огромной страны приобщиться к авиации и к безумно модной тогда космонавтике. Выпускники славного ВУЗа котировались повсюду очень высоко. Что и говорить, КАИ - это школа!
Кроме того, Казанский авиационный являлся бесспорным центром творческой жизни городского студенчества. Театр эстрадных миниатюр во главе с Семеном Каминским, многочисленные вокально- инструментальные ансамбли на каждом из факультетов, весенние институтские фестивали и капустники в общагах, киношедевры студенческой студии «КАИ-фильм», состязание факультетских третьего дома.
Не зря КАИ в шутку называли тогда «эстрадно- театрально- литературно- музыкальным институтом с легким авиационным уклоном».
А еще были туристские маршруты с верными друзьями, простые и сложные, далекие и не очень... Два раза в году, в майские и ноябрьские дни, сбегали мы из празднично изукрашенного города в Марийку на киевские слеты туристов.
Поляна слета, прилично удаленная от «поселенки» и расположенная, чтобы «отсечь хвосты», каждый раз в новом месте, тоже украшалась множеством флагов, но — их разноцветье было значительно шире городского. Здесь тоже звучали песни, но совсем не те, что каждый день долдонили по радио. Здесь, как и в городе, проводились парады и демонстрации, но - разница была в том, что в кульминационный момент праздничного шествия вольнолюбивые массы обязательно сваливали «правительственную» трибуну, низвергая поднадоевших своих «вождей».
Вы, быть может, обратили внимание на подзаголовок этой книжки, совпадающий с названием вышедшего ранее сборника моих песен и стихов «Ностальгия по...»? Отчасти это дань моде. Сейчас фильмам, книгам и даже песням, являющим собой продолжение чего-либо ранее созданного, часто присваиваются те же названия с добавлением цифр -2, -3 и так далее. Кроме того, в названии «Ностальгия по...-2» брезжит светлая тоска по годам молодости, связанной с КАИ, и слышится милое сердцу любого авиатора созвучие «ПО-2»...
И поныне в моем родном авиационном ежегодно проходят традиционные весенние фестивали с участием, как прежде говорили, «художественных сил» во всех жанрах, которые только можно представить себе на эстраде. Еще будучи студентом к одному из таких факультетских праздников я сочинил песню, совершенно не подозревая, какая ей уготована судьба.
Сочинение это стали распевать не только на 1-ом факультете, где учился его автор, не только в стенах института, но и во всех уголках страны, где бы ни оказывались его выпускники. Песня стала каевской народной, а называют ее ни много ни мало - «Гимн КАИ».
И ныне каждый год в начале июня студенты нашего ВУЗа могут наблюдать, как сорока-, пятидесяти-, шестидесятилетние деды и бабульки, пришкандыбавшие из дальних краев на традиционный сбор выпускников, с юношеским блеском в глазах одновременно вдохновенно распевают:
Если, не да Бог, забросит нас с тобой судьба,
Скажем, к черту на кулички, к черту на рога,
Знай, что встретился ты с другом, с братом со своим,
Лишь увидишь человека со значком КАИ.
Пусть в тревогах и невзгодах годы пробегут –
Все, кто здесь летать учился,в сердце сберегут
Этот самый лучший в мире,
Этот самый лучший в мире,
Этот самый лучший в мире Институт.
***
Казань.
Студенческие годы...
Наша компания толчется на трамвайной остановке «Площадь Свободы», намереваясь успеть к началу лекции в 3-м учебном здании на улице Толстого.
Незадолго до этого в городе началась замена трамвайного парка. На смену задрипанным вагонам неизвестно чьих кистей стали появляться новенькие, сверкающие, Рижского производства, которыми в первую очередь комплектовали почему-то маршрут №5. Они весело гоняли по городу, сверкая лаком и стеклами. А по «восьмерке», кряхтя и дребезжа, по-прежнему таскались старые, облупленные и подслеповатые.
Так вот, стоим на остановке. Добраться до места можно и на №8, и на №5 здесь их маршруты совпадают. Со стороны Кольца подползает грустная пожилая «восьмерочка».
Галдя, устремляемся в великодушно распахнутые двери.
Саня Порошин, весьма рассудительный парень, мой одногруппник, не трогается с места и кричит нам вслед:
- Мужики! Куда вы? Вон «пятерка» показалась! Давайте на ней, она же быстрее ходит!
***
Студенты КАИ, как все студенты на свете, а не исключено, что и в большей мере, жили весьма полнокровной жизнью, не в последнюю очередь включавшей в себя и всенощные балдения в спонтанно сбивавшихся компаниях с портвейном и девицами гуманитарных ВУЗов.
Практически все пути возвращения в 1-ю общагу, где в то время обитали студенты нашего факультета - самолетчики, ракетчики и аэродинамики - проходили через площадь Свободы мимо Театра оперы и балета. С одной стороны здания театра, там, где улица Пушкина и где ходят трамваи и большинство людей, стоит памятник Александру Сергеевичу, молодому, гениальному и кудрявому. У противоположной стены здания, со стороны улицы Театральной, где служебный вход в театр и где обычно поменьше машин и людей, установлен памятник татарскому поэту Габдулле Тукаю. Тоже молодому, тоже гениальному, но - абсолютно лысому.
Самолетчик Женька Ан, сокращенно - Жан, кореец по национальности, приехавший учиться в Казань из небольшого узбекского городка, вкушал от сладкого пирога жизни по полной программе, часто пропадая по ночам не только на шабашках.
Однажды, на автопилоте возвращаясь «на базу» после затянувшейся бурной вечеринки, Жан потерял курс и забрел на Театральную улицу, где до этого, как выяснилось, никогда не бывал, на улицу, где в тот час не было машин и людей. Вконец обессиленный неравной борьбой с гравитацией, он присел на ступеньках служебного театрального входа и вздремнул.
В общагу Женька пришел, имея на лице вместо узких корейских круглые, как тарелки, глаза. Физиономия его напрочь утратила неистребимый среднеазиатский загар. Жан бросал по сторонам беспокойные взгляды, а на все расспросы ответствовал лишь несвязным бормотанием.
Кончилось тем, что встревоженные однокашники влили в него стакан портвейна, после чего он немного пришел в себя и поведал о своих ночных похождениях:
- Представляете, мужики: под утро просыпаюсь на каких-то ступенях. Промерз, как цуцык... Думаю - где я? Огляделся - вроде Оперный театр... Глаза поднимаю - а надо мной Пушкин стоит! И совершенно лысый! Ну, думаю - началось...
***
Наша группа собралась у 4-го учебного здания, бывшего католического костела, на первое занятие по курсу аэродинамики летательных аппаратов. Про эту кафедру среди студентов ходили самые невероятные слухи. Якобы профессура и преподаватели там - сущее зверье. Якобы толпы несчастных покинули родной институт из-за завалов по аэродинамике. И отнюдь не самым добрым на кафедре каисты считали доцента Сидорова О.П., который согласно расписанию и должен был проводить с нами занятия.
Естественным был душевный трепет, овладевший группой, когда мы впервые входили под своды бывшего католического храма, а ныне - храма авиационной науки.
Сидорова долго не могли найти. Он оказался человеком, безраздельно увлеченным проблемами аэродинамики, а про все остальное запросто мог и позабыть. О рассеянности его, оказывается, складывались легенды.
- Это группа 1310? Извините, товарищи, - неожиданно появившись, сказал он и, резко бросив «Пошли!», устремился в один из многочисленных узких переходов здания.
Группа гуськом рванула за ним, петляя запутанными коридорами и стараясь не потерять его из вида. Наконец Сидоров толкнул одну из дверей и скрылся за ней. Наши передовые влетели следом и - резко тормознули. А ни о чем не подозревавший арьергард напирал и напирал.
Староста группы Саня Соколовский, возглавлявший погоню и первым ворвавшийся в помещение, потом сказал:
- Хорошо, ребята, что на нашем факультете учится так мало девчонок! Представляете, влетаю я вслед за Сидоровым. Вокруг кафель, а Олег Петрович поворачивается от писсуара с расстегнутой ширинкой и, разведя руками, с изумлением и досадой говорит: «Ну, това-а-арищи...»
***
У казанских туристов была мода рыть в глуши марийских лесов землянки с печкой и нарами, чтобы зимой проводить там выходные дни с друзьями, подругами, гитарой и выпивкой. Позже по разным причинам - тут и расцветший в стране криминал, и организация в суверенной Республике Марий-Эл Национального парка - эти сооружения пожгли.
А тогда - все ходили друг к другу в гости, хвастаясь достоинствами своей землянки и критикуя недостатки чужой, распевали новые песни и распивали припасенное горячительное. Молодость...
Сидим в землянке, только что проводив гостей. «На улице» - мороз градусов двадцать. На часах - девять вечера, а запас веселящего пития иссяк. Настроение - не очень.
Юрка Сорокин вдруг вскакивает и говорит:
- Пойду в Красногорский, самогонки принесу.
- Да куда ты, ночь на дворе! Там все спят давно.
- Ничего, кто-нибудь да не спит. - Он взял ведро, лыжи и вышел на мороз. Компания принялась горячо обсуждать перспективы его похода.
До Красногорского, поселка на железнодорожной ветке Казань - Йошкар-Ола, километров пять. Ночью, на лыжах, по заснеженному лесу...
В полночь мы начали беспокоиться. Особо нервные время от времени выскакивали из землянки и кричали в темноту: «Юра! Юра! Сорокин!». Как пишут в плохих романах, лишь тихий шепот звезд на небосклоне был им ответом.
Наконец, когда мы уже отчаялись увидеть нашего заблудшего друга, у входа в землянку послышалось поскрипывание снега. Дверь отворилась, впустив клубы морозного пара и вместе с ними нашего пропащего товарища. Он нетвердо стоял на ногах, но при этом лыбился во весь свой рот от сознания выполненного долга и еще от чего-то, ему одному известного. В руках он держал ведро, которое что-то уж очень легко покачивалось. Полные емкости качаются не так.
На дне ведра было примерно с литр марийского самогона. О том, что это именно «Марий-коньяк», свидетельствовало характерное амбре, заполнившее землянку и сразу перебившее ее спартанский дух. В гом, куда подевалась большая часть зелья, тоже сомнений не было - стоило только взглянуть на развеселую физиономию гонца. На вопрос, чего ж так «быстро» сбегал и так «много» принес, Юрка, пристально вглядевшись в содержимое ведра, совершенно невозмутимо, хоть и не очень отчетливо, ответил:
- Скользко. Расплескал...
***
Как-то раз напросился с нами в Марийку Витя Худяков. Это был, по моим тогдашним представлениям, вполне солидный человек лет двадцати шести, до института успевший отслужить в Морфлоте. Его большая голова, возвышающаяся над мощным туловищем, была почти совершенно лысой, за что ее хозяина прозвали Владимиром Ильичем.
Был он то ли кандидатом, то ли мастером спорта по тяжелой атлетике, выступал за институт в соревнованиях и будто бы даже подрабатывал в спортклубе, тренируя каевских штангистов. У стены в его общежитской комнате покоилась огромная штанга, которой он периодически играючи баловался.
И вдруг - «возьмите меня с собой»... Ну хочешь гак пошли. Нам что, жалко что ли?
Витя приволок откуда-то большой «абалаковский» рюкзак и спальник, выспрашивал у всех, что следует взять с собой и как правильно уложить. Рюкзак, сколько бы в него не набивали, казался Вите слишком легким. Тогда он стал приставать к симпатичным девушкам из нашей компании с предложениями разгрузить их.
- Вот ведь лось, - с мрачной ревностью заметил Стас Барбаев. - Ну я тебе устрою...
На полпути от станции Илеть к Зеленому Ключу стало заметно, что Владимир Ильич спекся. «Штанга штангой, - подумал я, - но для настоящего туриста недостаточно быть просто здоровенным малым...»
Когда дошли до стоянки и стали разбирать рюкзаки, ставить палатки и разводить костер, Владимир Ильич обнаружил в своем «абалаке» предмет, который он туда не укладывал. Внутри спального мешка поблескивал сталью десятикилограммовый блин от штанги.
Надо было видеть, как мощный Витя, натуральный Голиаф, гонялся по лесу за длинным и тощим Стасом, который телосложением, а вернее сказать - «теловычитанием», явно не дотягивал даже до изящного Давида... Стас пулей метался меж сосен. Из-под его на беду босых ног шрапнелью вылетали сосновые шишки. Владимир Ильич подобно тяжелому танку неустанно преследовал своего обидчика. При этом он натыкался на сосны, и осыпающиеся с них шишки больно били его по лысой голове. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось, но стакан портвейна, который кто-то из наших сунул тяжелоатлету, когда тот в очередной раз пробегал мимо костра, оказал умиротворяющее воздействие на преследователя и спас, таким образом, от экзекуции преследуемого. После второго стакана Витя со Стасом сидели на бревне в обнимку и хохотали над шуткой.
Но самое смешное было впереди. Когда на следующий день стали собираться домой, все под ратными предлогами наотрез отказались тащить злополучный блин. А Стасик, сложив рюкзак, предусмотрительно ушел со стоянки пораньше.
Пришлось Владимиру Ильичу самому переть обратно свой спортинвентарь. Не бросать же в лесу...»
